С весны сорок второго года в Сталинграде добавилась и работа на огородах. Люди старшего поколения помнят большое значение огородов и картошки в нашей тогдашней жизни. Сравнительно быстро была налажена организация огородных работ, но все же совместить их с нашим режимом работы, с двенадцатичасовым рабочим днем без выходных было очень нелегко.
Запомнился мне крепко такой случай. На вертикальных сверлильных станках на линии нарезки резьбы корпуса и расточки сопла реактивной части снаряда работала очень дружная слаженная женская фронтовая бригада. Эта линия, требовавшая четкой и прилежной работы, большого внимания и сноровки, предельного напряжения физических сил, во многом определяла темп выпуска корпусов снарядов цехом.
Бригадиром и душой линии была Мария Петрова — женщина лет тридцати пяти, очень толковая, дельная и заботливая. Вместе с мастером линии Ковалевым она заботилась и о ремонте станков и приспособлений, и о наладке и своевременной заточке метчиков необычно большого диаметра, разверток и другого сложного инструмента.
Но главное — она была душевным и в то же время требовательным руководителем небольшого женского коллектива. Муж Маши работал на сборке танков в другом цехе завода.
Как-то в мае 1942 года парторг цеха Степан Склизков сообщил мне, что Мария Петрова серьезно больна и врачи предлагают ей лечь на операцию.
— Что же, Степан Михайлович, придется нам с тобой взять на себя и заботу о линии, и заботу о лечении Маши. Когда она собирается лечь в больницу и кто будет дома с ребятами?
— Сказала она мне, что врач велел ей приходить в больницу послезавтра,— ответил Степан Михайлович,— за ребятишками будет поглядывать ее сестра, живет через дом.
Машин муж с бригадой уехал на 1-й Белорусский фронт с заводскими самоходками.
Назавтра при обходе я заметил необычно болезненный вид Марии Петровой, поговорил о работе. Ни она, ни другие работницы ничего не сказали мне о ее болезни и предстоящей операции.
В назначенный врачами день я вновь увидел Машу на линии. Сообщил мне об этом Степан. Мы решили подождать до завтра. Но на следующий день Маша опять работала.
Приурочив посещение линии к последним минутам перед обеденным перерывом, я дождался ухода Петровой и спросил у пожилой женщины из ее бригады:
— Мне говорили, Маша в больницу собирается, почему же она здесь?
Та ответила взволнованно — видимо, это тревожило всю бригаду:
— Уж сколько мы с ней вчера говорили — не хочет ложиться. На работе мы б ее заменили, но она не хочет ложиться, пока не посадит сама всю картошку. Муж-то ведь в командировке на фронте.
Я промолчал. Ответ был трагически ясен. Маша считала, очевидно, что три сотки посаженной картошки не менее важны для судьбы ее ребят, чем ее здоровье и исход операции.
Это была суровая, горькая действительность тех дней.
— Понять ее тревогу, конечно, можно, — сказал я собеседнице, — но нельзя предугадать ни хода ее болезни, ни продолжительности командировки мужа. И все же тянуть нельзя.
Придется, видимо, помочь ей вскопать участок и посадить картошку. Других возможностей у нас сегодня нет. А семена будут, мы подбросим их вовремя.
На следующий день в восемь вечера перед началом второй смены в кабинет вошла работница с линии расточки, та, с которой я разговаривал о Маше.
Вид у нее был усталый, но глаза лучились в улыбке. В кабинете уже собирались начальники служб и участков на вечернюю оперативку.Она подошла вплотную сбоку к столу и, наклонившись, тихо сказала:
— Успели. Все посадили, боялись, дождик помешает.
У меня сердце дрогнуло, но я спокойно сказал:
— А мы и не сомневались, что успеете, только откуда же вы семена взяли?
— Сами принесли всей бригадой на огород.
А нести надо было четыре километра… Операция у Маши прошла благополучно, и через две недели мы ее снова увидели на линии— похудевшую, бледную, но бодрую.
Рекомендуем также:
