В доме Пахом Анисимович радушным взглядом обвел застолье, сказал:
— В кои-то годы все в сборе,— он кашлем в кулак попытался снять подкатившую хрипотцу в голосе, но не смог. Посмотрел на сына.— Давай ты, Игорь, как старший по званию, говори речь, она у тебя, молодого, тверже и складнее получится.
— Что ты, батя! Ты же сам командир боевого звена, девять побед в воздухе! Есть чему поучиться. Вот и командуй.
— Это точно! Девять. Хотелось больше, да фашисты тоже воевать умели. Ну, да ладно… За встречу!
Отпил и, закусывая, посмотрел, как жена все не угомонится, ставит, теснит на столе тарелки с закусками. Сказал:
— Мать, хватит тебе восьмерки выписывать от печи к столу — ведущего потеряешь.
— Раньше не потеряла, а теперь куда денешься.— Довольная, легкая и беспокойная, присела около сына.
— Бать, а как нынче рыбалка в озерах? — спросил Игорь.
Пахом Анисимович, зная страсть сына к охоте и рыбной ловле, уклончиво ответил:
— Клюет! И мы не засидимся. Самолет под поветью и мотор в одну лошадиную силу под горой. А ты, Семен, как насчет ухи на бережку? — спросил он у зятя.
Семен, темно-румяный, рыжеволосый, в белой нейлоновой рубашке, как на свадьбе, сидел рядом с женой Майей. Неторопливо наколов вилкой кусочек мяса, глухо ответил:
— Не до ухи. Пропашка картофеля мучит.
— Подменись кем-нибудь, — предложил Канишев-младший.
— Э-э! — Пахом Анисимович самодовольно усмехнулся.— У вас летчика подменить легче, чем у нас тракториста. Он в колхозе — комплекс: один управляется с полем, на котором раньше работала вся деревня. Семен у нас и пахарь, и сеятель, и жнец, и кузнец, и бог знает кто еще.
— Жаль! А я соскучился по рыбалке.
Пахом Анисимович отодвинул тарелку и выглянул в открытое окно.
— Соскучился, говоришь? Мать, видать, все наелись, напились, собери-ка нам чего с собой. И сама собирайся, да поживее, вето клев пропустим.
— А дети? Они уже спят.
— Пусть спят, а утром на персональных прикатят.
Ночь стояла светлая, мягкая. Дорога петляла перелесками. Пахом Анисимович, приткнув под себя вожжи, курил. Канишев-младший лежал поперек телеги, свесив ноги, расспрашивал о колхозе.
— Бать, а кто председателем?
— Плохо мои письма читаешь. Писал же — Егор Андреевич. Егорку — дружка помнишь?
— Это конопатого? С которым до армии шоферили?
Канишев слушал отца и мать, вполголоса говорившую с Аней, а сам мысленно был в Приамурье. Знал, что полк и без него справится на учении, и все же на душе было неспокойно. Не оставляла мысль: «Почему срочно отправили в отпуск? Неужто консерватизм «старика» сработал? У Семена трактор — и то нельзя на день отлучиться, а Канишева от сверхзвуковых машин, от учения — можно».
Остановились в редком березняке у самого берега. Туман над озером порозовел и легкими облачками уплывал из-под ног Канишева-младшего, сидевшего рядом с женой на коряге, обмытой до желтизны весенними водами. Положив у ног удочки, он смотрел на голубую, с оранжевым отблеском от восходящего солнца гладь озера, замечал, как начинала играть рыба, а мыслями опять витал там, в далеком амурском небе, в котором летчики его полка держали экзамен на боевую зрелость.
— И как они там? — вслух произнес он.
— Ты про кого? А-а,— догадалась Аня.— Смотрят, как ты рыбу ловишь.
Канишев схватился за одну из удочек. Начинался клев.
На берегу уже горел костер и над ним на металлическом треножнике висел небольшой котел. Поодаль, на камнях, сидел отец, с крючка снимал окунишку.
Рекомендуем также:
