Был морозный рассвет.
Лунин шагал по белому Новосибирску к дому Ивана Орлова. С ним-то он мысленно и говорил на ходу, с ним спорил, но в сущности — и с самим собой. Все то, что могло встревожить Орлова, тревожило и его…
Словно враг, притаилось в нем мучительное сомнение. Барабинская низменность…
Как живая лежит перед глазами, словно собственная ладонь. Вот он тащит свой километровый состав через эту низменность, знакомую ему во всех деталях (ладно, как-нибудь дотянет). А дальше? Дальше он и с закрытыми глазами все знает, слишком хорошо знает. Урал! Сотни километров почти сплошного подъема — и бесконечные кривые. И бесконечные кривые.
Уральский перевал — тяжкий отрезок пути и для состава с нормальным весом. И для состава с нормальным весом…
Город был бел и пуст — предрассветный город. А он, шагавший размашисто, скоро, невольно стал замедлять шаги, вступив в знакомый переулок.
Лучшего напарника, чем Орлов, ему не найти. Нет, не найти ему лучшего напарника.
Если Орлов откажется, что ж…
Он остановился возле дверей дома. Дом спал.
Он подошел ближе к окну. Комнаты не было видно. Комната спала за занавесками.
Он постоял еще. Горло у него сжалось.
«А я думал — ты рисковый парень… Да и друг… я думал, получше…»
Итог разговора и эти последние слова предстали вдруг перед ним так явственно, что впору было поворачиваться и уходить.
Он взошел на крыльцо. И там еще потоптался немного, оправляя шапку и чуб и придавая лицу своему выражение деловитой собранности.
Вышло все иначе. Не понадобилось ни объяснений, ни убеждений, ни споров с Орловым, ни споров с самим собой. Орлов выслушал просто и понял хорошо. Он выразил желание быть с Луниным, раз он ему, Лунину, необходим.
Что может быть больше?
Были ли у Ивана Орлова сомнения? Встала ли и перед ним мысленно Барабинская низменность и Урал У рал с сотнями километров сплошного подъема? Вполне возможно, что да. И даже скорее всего, что да. Вполне разумно предположить, что было ему, опытному машинисту, знающему хребет Урала вдоль и поперек, в эту минуту чертовски сложно. Но поверх всех этих сложностей была одна неоспоримая ясность: друг к нему пришел. Он нужен другу.
Иван Орлов встал и протянул руку. Лунина охватило смутное чувство вины: во все время мысленного спора с Орловым он как-то видел перед собой лишь машиниста, слышал возражения машиниста, пытался их опровергнуть. И не видел друга. Друга, для которого существуют доводы более важные, более значимые, чем доводы устоявшейся логики. Их труднее всего разрушить, так как стоят они по другую сторону всех «за» и «против»,— это доводы сердца, доводы дружбы. Они не оставляют иных людей, идущих даже на верную смерть.
Иван Орлов, разумеется, ничего Лунину объяснять не стал: почему решается сразу, почему ни слова о сомнениях. Люди такого склада никогда ничего не объясняют, а делают. И он сделал: встал и протянул руку.
Друзья обнялись.
Оба понимали главное: ни к чему им, двум людям, знающим свое дело, пускаться в рассуждения о риске; и без того оба знают, на что идут.
Что же касается сомнений, то что стоит человек без сомнений?
Но бывают моменты, когда с этим каждый должен справиться один на один.
Итак, в дорогу!
Рекомендуем также:
