…За регулятором паровоза стоял его сменщик, а он лежал на нарах в теплушке бригады и, вместо того чтобы пытаться уснуть, продолжал думать все то же: как трудно или, вернее, как провести состав через крутой уральский перевал.
Ты, говорил он себе, ворочаясь с боку на бок, лежишь тут и повторяешь одно и то же: «маловероятно», как будто такие слова когда-нибудь что-нибудь давали людям. Сколько бы ты их ни повторял, от этого маловероятное более вероятным не станет. Лучше бы, раз уж все равно не спишь, обдумал все мало-мальски годные варианты.
Никогда не бывает так, чтобы не было никаких вариантов. И у тебя они есть. В конце концов, можно в Челябинске, перед самым перевалом, попросить, чтобы отцепили половину вагонов, и перетаскивать по частям… Но это перетаскиванье по частям надолго парализует всю работу участка! (Если бы он подошел к Уралу не с пятью, а хотя бы с тремя с половиной тысячами… Зря он перестраховался. Ни одного вагона не отцепили, и теперь он вынужден со всем этим грузом ползти через Урал…) Даже обычные поезда идут через хребет с толкачами: в хвост становится еще один паровоз, помогает идти,— настолько крут и труден подъем. Так что на дополнительный паровоз он вполне может рассчитывать, а может, и на два…
Что из всего этого получится — заранее предсказать невозможно. Этого никто не знает. Но если не попробовать это сделать ему или кому-нибудь еще (дело не в том, чтобы ему, а в том, чтобы сделать), то никто не узнает, раздвижимы ли рамки возможного и насколько они раздвижимы. А жить, не зная этого, в войну, да еще в ноябре 41-го года,— немыслимо.
Но почему, с болью спросил он себя, он вынужден на это идти? Идти, не зная исхода? Неужели не может быть других задач — более реальных, более выполнимых?
Он лежал неподвижно, глядя в гулкий, зыбкий теплушечный пол. И он знал, что никаких других задач, кроме самых невыполнимых, нет и быть не может.
Потому что — война…
Рекомендуем также:
