А в фарах уже клубился снег. В горах поднималась пурга.
Все как положено, ничего необычного. Машинистам ли не знать вьюжных уральских ночей, когда отплясывает ветер, слепит крутящийся снег, словно ночь, сговорившись с пургой заодно, хочет заставить тебя потерять волю, зрение, ориентировку! Это известно всем. Пурга — такая же неизбежность, как и крутизна подъемов.
Кругом кромешная тьма, а в топках полыхает жар, а мокрые от пота кочегары продолжают кидать и кидать уголь. По-паровозному это значит «взять на пар». Сейчас единственный выход, единственная возможность победы — взять на пар.
— Авось! — подмигивает Лунину его помощник. (Это звучит у него словно «не бойсь».)
А в фарах все злее клубится снег, набирает силу вьюжная ночь, воет, свистит, и в свисте ее кажутся совсем неприступными все еще не взятые рубежи.
— Будто противник открыл встречный огонь, — подумал Лунин.
Он вспомнил карту, висевшую у них в депо. На ней с июня, с самого начала войны, флажками отмечали линию фронта. А потом бросили отмечать, так как флажки все отодвигались и было больно слушать грозные сводки: «…наши войска оставили город Киев», «…наши войска эвакуировали город Одессу», а затем и Смоленск, и Вязьму.
Было нестерпимо больно переставлять эти флажки, надвигать их все дальше и дальше, все глубже и глубже — на восток, на Москву. И что-то детское, вечно живущее в каждом заставляло думать, что, если флажки не трогать, будет все-таки лучше. Это было очень наивно. Теперь-то он, Лунин, знал, что замерший неподвижно флажок должен был бы стоять вплотную к Москве.
Он представил себе другую карту — знакомую, железнодорожную. Флажок так близко стоял к Москве, что острие булавки почти касалось кружка, обозначавшего город, и он почти почувствовал укол, будто острие коснулось его сердца.
Он попытался мысленно восстановить на этой же карте и все остальные флажки, всю линию фронта, но это не везде удавалось ему, — а он видел все тот флажок у города, к которому вел свой состав. Флажок и черную стрелу, уткнувшуюся в оборонительные рубежи города. И ему вдруг показалось, что кончик стрелы вытянулся, прополз по карте и уткнулся тонким острием-жалом в самые фары его паровоза. Он чуть двинул рычаг и почувствовал, что рычаги на других паровозах тоже двинулись, и ход увеличился, и стрела, уткнувшаяся в паровоз, отступала и отступала, сдавая новые и новые рубежи.
Главное — не останавливаться, и она отступит до самой Москвы и дальше, здесь и на других фронтах, и флажки на той карте, в депо, снова придут в движение, и пойдут на запад, и этого движения уже не остановить.
Не остановить, как не остановим этот гигантский состав, берущий, не сбавляя скорости, подъем за подъемом.
Рекомендуем также:
